«Сколько неистовых просьб, клятв, заклинаний, тягостных и радостных вздохов услышала на веку даже простая икона из деревенской избы! Сколько слёз окропило и оживило её дерево, сколько поцелуев высветлило её краски, сколько душ она согрела, окрылила и наделила стойкостью жить… Если постоять в тишине перед старой иконой, начинаешь слышать вздохи и мольбы, клятвы и рыдания. Плоские очи на святом лике вдруг наливаются светом и обретают объём».
Это цитата из романа Вячеслава Сухнева «Старьевщик», вышедшего в 2016 году. В нем много размышлений о вере и безверии, о христианских традициях. И это не дань писателя моде. Еще в 1991 году, в сборнике «Крик в вышине», был опубликован рассказ «Путешествие при северном ветре». Там есть такие строки: «…Я вглядывался в парящий силуэт колокольни и чувствовал, как ежатся и растворяются в чистом воздухе ночные химеры, как покой и мир, пусть ненадолго, входят в душу. Это был покой с привкусом полыни и мир, припорошенный солью высохших слез — своих и чужих. Но иного мира, иного покоя у нормального человека в наше вполне нормальное время быть не может». Герой, от лица которого ведется речь, переехал в новую квартиру на высоком этаже, из окна которой видна вдалеке церквушка. И однажды, в выходной первомайский день он бросает домашний уют и ранним утром отправляется в путешествие по окрестным местам. Каждый шаг на пути к сияющим куполам становится открытием подмосковной земли, где в послевоенном 1946 году родился автор произведения. Потом он переехал с матерью в Волгоградскую область, где вырос, увлекся словом. Здесь его по сей день любят, регулярно проводят литературные встречи в городской библиотеке, когда Вячеслав Сухнев изредка выбирается из московской суеты в тихий городок на Волге Николаевск.

О хомуте и хобби

— Вячеслав Юрьевич, что же побудило вас отнести в пятнадцать лет рассказ в газету?
— Восторг и тщеславие. Восторг оттого, что написал нечто литературообразное. Тщеславие оттого, что захотелось тут же поделиться с человечеством этим восторгом. Или, по крайней мере, с некоторой частью человечества, которую представляли мои земляки. Я же не знал, чем это закончится через пятьдесят с лишком лет. Закончилось тем, что я стал профессиональным журналистом и непрофессиональным писателем. Журналистика – это пожизненный хомут, а литература – непостоянное хобби. Хотя мог бы пойти в учителя. Мне всегда нравилось делиться знаниями – какие ни есть. Потом я время от времени читал курс практики газеты на разных, как сейчас говорят, площадках. Судя по отношению студентов, педагог из меня получился.
Вернусь к вопросу. Это был не совсем рассказ, а юмореска, такой микс из якобы сатиры и философских воздыханий. Как жанр – рахитичное дитя советской печати. До сих пор не понимаю, что в этом сочинении разглядел редактор Николаевской районной газеты «Заволжье» Сергей Георгиевич Осьмак. Но, вероятно, что-то разглядел.
— Я слышала о нем очень много доброго, когда сама работала в «Заволжье». Газету тогда уже возглавляла его дочь Елена Сергеевна Богатырева, у которой тоже можно было многому поучиться.
— Верно, она стала хорошим редактором – папина школа. Одно время мы поддерживали с ней самые дружеские отношения. Вообще с «Заволжьем» я не теряю связь до сих пор. Но вернусь к Сергею Георгиевичу. Работая в автохозяйстве, я написал оттуда несколько заметок в газету, и Осьмак пригласил меня в штат. Кстати в январе 2018 года «Заволжью» исполняется 100 лет. А я начал здесь работать 55 лет назад. «Как быстро мчится время», — говорят в таких случаях идиоты…
— В своей автобиографии вы упоминаете, что выросли в семье, где никто не был связан с интеллектуальными профессиями. И выбрать журналистику было достаточно проблематично.
— Но ты же выбрала! И у тебя в семье поначалу писателей не наблюдалось. Это потом твоя мама взялась за перо. Вероятно, посчитав, что раз ребёнок смог… Просто во время моей юности, как это ни пафосно звучит, человек действительно имел возможность выбирать судьбу. Всего-то и требовались способности, амбиции и вера в удачу. Согласись, сегодня, почти с поголовной платной системой высшего образования, подобные факторы просто ничего не значат. Мало ли у кого какие амбиции!? Про способности молчу. Я же в 1964 году поехал поступать на факультет журналистики МГУ. После вечерней-то школы! И поступил, преодолев сумасшедший конкурс – то ли 10, то ли 12 человек на место. Значит, и в вечерней школе можно было чему-то научиться, если того хотелось. Я получил пятерку на вступительном экзамене по литературе, потому что читал наизусть Блока и Маяковского. Некоторые вещи помню до сих пор. Нужно ли сегодня учить что-то наизусть, чтобы потом мысленно тыкать пальцем в вопросы ЕГЭ?
— Получается, в ваше время журналистика была весьма уважаемой профессией, если люди пробивались через такие конкурсы. Сегодня на образование в этой сфере обращают мало внимания – лишь бы человек писал. К тому же каждый второй ведет если не блог, то страницу в социальных сетях, внося свою лепту в информационное пространство. Как такая массовость влияет на состояние общества?
— Так, мы съехали в серьёзный разговор. Сразу предупрежу: я десять лет протрубил в литературной печати, занимался критикой и литературоведением. И мне эта работа проела печёнки. Я, конечно, могу произносить околонаучную околесицу, для понимания которой понадобится куча словарей, но делать этого не буду. Надоело морщить лоб и поддерживать умное лицо.
Массовость, на мой взгляд, хороша в спорте. А в интернете пишут массово, как правило, не очень грамотно, демонстрируя глупость и наивность. Хорошие материалы так же редки, как и в традиционной прессе. С удовольствием читаю материалы некоторых блогеров и комментарии. Да, их авторы перебарщивают по части издевательства над языком, но это пройдёт, как корь или свинка. Язык останется. Это такая глыба – наш язык, что его не порушить ничем, даже глупыми речевками типа «привед, медвед». Хочет человек писать в мировой эфир – на здоровье. Лишь бы там не гадил. Нынешние социальные сети – отличная коммуникативная система, чтобы ни говорили их противники. К сожалению, это ещё и цивилизационный вызов, потому что всемирная Сеть стала не только революцией в технологиях, но и революцией в сознании. Пока что широкие массы пользуются высокими технологиями как дети спичками или фантиками от конфет. Поэтому фантики надо оставить, а спички отнять – пока дети не подрастут.

В. Ю. Сухнев на мероприятии в Союзе журналистов Москвы. 2014 г.

— Вы говорите о цензуре интернета?
— О контроле. Это разные вещи. Цензура, это когда тому же блогеру официально запрещается упоминать какие-то имена или пропагандировать определенные политические идеи. А блогер, как правило, и не чешется – упоминает и пропагандирует. Его тащат в суд, начинаются разборки, крики о наморднике для прессы и прочая канитель. А контроль, это когда блогер написал о запрещенных идеях, а его блог просто автоматически заблокировали.
Одно время я работал в министерстве связи России заместителем директора департамента информации. Как-то получил задание составить объемную справку о контроле интернета в других отечествах. Осветить, так сказать, опыт. Оказалось, во многих странах такой контроль работает. Особенно жестко – в Китае и Иране. Блокируются все сайты с критикой правительства или порнографического содержания. В США все пользователи под колпаком спецслужб и знают об этом. В 2006 году там вышел закон о киберпространстве, по которому в этом пространстве пресекаются все потенциальные угрозы. Контролируют интернет в Индии, во Франции и других странах. Сегодня контроль, в связи с усилением террористической угрозы, еще больше ужесточился. А в России для пользователей интернета – просто тепличные условия. Потому в комментах и даже в блогах – мат, оскорбления в любой адрес и прочие цветы на клумбе свободы. И никто не мешает с матом и визгом обсуждать так называемый «Пакет Яровой». Вот вам и цензура…

О стиле и свиньях

— Активное приобщение людей к высоким технологиям оставляет все меньше места для физического труда. Это может сказаться на биологических особенностях человека?
— Понятное дело, физический труд сделал из обезьяны человека. Респект ему за это и уважуха! Но нельзя же теперь превращать человека с помощью все того же физического труда в тягловую лошадь… Что такое физический труд, я знаю хорошо – до газеты, как уже говорил, успел поработать слесарёнком в автохозяйстве, а потом до седых волос выматывал пупок то во дворе у мамы, то на даче у тёщи. Сегодня народ отрывается от физического труда – и слава Богу. Иначе на кой хрен весь этот научно-технический прогресс!? Пусть молодые поколения качают не только мускулы, но и мозги. Однако с помощью гаджетов и палки для селфи мозги не накачаешь. Скорее – наоборот. Можно долго говорить о благах и издержках прогресса, но кому это интересно? Итожу: ничего плохого с человечеством, отрывающимся от физического труда, не произойдёт. Важно занять появившееся свободное время саморазвитием. А для этого надо больше читать, анализировать прочитанное. То есть, думать. К сожалению, многие развивают икроножные мышцы, скача на «дрожках». Это у Стругацких, в повести «Хищные вещи века»…
— Размышляя над вашими ответами ловлю себя на мысли: кого все-таки в вас больше – журналиста-политика или писателя-созерцателя?
— Вопрос, мне кажется, не совсем точный. Когда журналист становится политиком, его надо гнать из журналистики. Во времена дедушки Ельцина журналисты возомнили себя четвертой властью, а первая власть их в этом не разубеждала. На самом деле, журналистика всегда обслуживает власть. Всегда. Для того и придумана, как инструмент политического влияния на массовое сознание. Журналист, который полез в политику, перестает быть журналистом по определению. Так что политиком я никогда не был и уже не буду.
Теперь о созерцательности в литературе. Опять та же история. Созерцательность – это отстраненная позиция писателя, когда он сидит в башне из слоновой кости, смотрит на мир сверху и по барабану ему, чем там, внизу, занимаются люди-муравьишки. Созерцательность всегда выливается в равнодушие к читателю, в монолог писателя. Я сторонник литературы диалога. Мне важно, чтобы мои мысли находили сторонников. Или противников – это уже нюансы отношений. Главное, чтобы читатель не оставался равнодушным. Журналистика в этом плане воспитывает умение вести диалог, и это умение, как мне кажется, востребовано в моих книгах. А это сегодня почти два десятка сборников рассказов, повестей и романов. И даже публицистика. Некоторые книги, хоть и без моего спроса, болтаются на разнообразных литературных порталах много лет, с началом триумфального шествия интернета по непроходимым просторам нашей Родины. Так вот, ни в одной моей книге нет и намека на созерцательность. Только диалог с читателем. Иногда даже нелицеприятный, когда я вынужден сказать ему: а вот в этом случае, братец, ты просто свинья…
— Я заметила – в ваших книгах много юмора, сарказма, комедийных положений. Даже в серьезных ситуациях ваши герои шутят. Это часть стиля?
— Это часть жизни. В ней, как говорится, всегда есть место подвигу. И шутке – тоже. Литература без юмора скучна и пресна, как борщ без перчика и чеснока. Полезно, должно быть, без перчика, но невкусно. Без шуток и жизнь скучна. В самых тяжелых испытаниях человек сохраняет свойство шутить. Со сведенными к переносице бровями жить сложно – голова заболит. Поэтому даже на войне, в постоянной готовности умереть, люди видели смешные стороны бытия – посмотри у Твардовского в «Василии Теркине» или у Шолохова в романе «Они сражались за Родину». Люди на краю – но шутят! Думаю, потому и непобедим наш народ, что всегда сохранял бодрость духа.
А что касается стиля… Опять лезем в литературоведение. Скажу по этому поводу одно: у хорошего писателя должен быть свой стиль, тогда он узнаваем. Но это, впрочем, не мешает сегодня хорошим писателям писать, что называется, в вечность, а их замечательным книгам с самобытным стилем – валяться в загашниках. Издатели наши потеряли края…
— В каком смысле?
— В прямом. Глянь на книжные развалы – и поймёшь, о чем глаголим. Либо неподъемные фолианты на исторические темы по цене продуктивной коровы, либо грошевые «детективы» и «любовные романы», либо переводная зарубежная макулатура, за древностью лет растерявшая наследников, которым надо платить. Издатели объясняют эту ситуацию требованиями рынка. Мол, издаем то, что покупают. Но сначала они подвели читателя к корыту и сказали: вот эта болтушка из слов и есть литература. Жрите на здоровье! Говоря о писателях, работающих в стол, не намекаю на себя. Слава Кляксе, музе чистописания, у меня книги выходят, хотя такими тиражами, что о них говорить просто стыдно. Я говорю о многих и многих моих коллегах по литературной резервации – Союзу писателей России. Люди пишут умные книги, несут издателям. А те говорят: ваша прекрасная книга не в нашем формате, у нас нет такой серии. У них, видите ли, самая продаваемая серия «Незнайка на дискотеке». Понятное дело, в такую серию умная книга с размышлениями о судьбе человеческой, да еще на переломе нашей истории, никак не вписывается. Ты слышала когда-нибудь про такую аббревиатуру – ПИП?
— Слышала, но плохо представляю, что она означает. Звучит смешно.
— Звучит, действительно, смешно, а по содержанию – грустно. Это Персональный Издательский Проект. Берут писателя, желательно, женского пола, нанимают бригаду литературных «негров» и начинают ваять за подписью этой писательницы по три романа в год. Появляется новое светило отечественной литературы. И новый герой – Лукерья Абрикосовна, бухгалтер на пенсии, которая успевает расследовать по два убийства в неделю. Миссис Марпл отдыхает и завистливо скрипит зубными протезами. Рекламная поддержка такая, что читатель перестает сам себя уважать, если не успеет перехватить очередной роман «серии». А на телевидении писательница застенчиво рассказывает, как она эти три романа в год пишет на кухне ручкой в тетрадке. Читатель, может и верит, но я-то хорошо знаю, что такое написать роман – хоть ручкой, хоть на компьютере.
Не представляю, как обстоят дела именно сегодня, но еще два года назад мне предлагали поучаствовать в работе бригады «негров». И деньги обещали. Я отказался. Не потому что такой весь принципиальный. Во-первых, денег пока хватает – кормит именно журналистика. Во-вторых, я уже говорил, что для меня литература – хобби. И делать из хобби хомут…
— Ничего себе хобби! Из двух десятков-то книг?
— Ну… Такое хобби – продуктивное. Вернусь к ПИПам. Говорю вполне ответственно: в нынешней разрухе русской литературы виновата корыстная и недальновидная издательская политика. Неважно, что сегодня люди читают не только «бумагу», но и электронные книги. Ведь и там, в издательствах электронных версий, работают такие же близорукие люди. Они не понимают, что из дерьма не льют бетон, что низкопробная литература воспитывает соответственные предпочтения читателя, что рано или поздно и этот неприхотливый, невоспитанный читатель уйдет. Литературный рынок растет, когда есть класс думающих, взыскательных читателей, а не потому, что в оборот запускаются новые книжные серии. Издатели еще останутся на мели с голым задним интерфейсом, потому что нарушают древний закон: издатели для писателей, а не наоборот. Ворона не должна учить соловья петь. Ладно, давай вопрос, а то я завелся и отвлекся от генеральной линии…

О колоколах и клаксонах

— Один из ваших последних романов, «Мгла», публиковался в «Юности» и получил премию имени Валентина Катаева. Вам не довелось лично пересекаться с Валентином Петровичем? Или с коллегами старшего поколения, классиками русской литературы? Как в таком случае происходило общение с ними?
— Катаев умер, насколько мне известно, в 1986 году. Я тогда работал в «Литературной России» редактором отдела критики. С ним, как ты выражаешься, не пересекался. Со многими ушедшими классиками и ныне живущими, конечно, встречался. Но как журналист писательских изданий «Литературной газеты» и «Литературной России». Заказывал для газет выступления, например, Валентину Распутину, Евгению Носову, Евгению Евтушенко, Виктору Лихоносову и многим другим известным писателям. Делал интервью с Сергеем Михалковым. Кстати, Михалков и Юрий Бондарев руководили Союзом писателей России и по определению курировали «Литературную Россию», поэтому я часто встречался с ними в СП на всяких заседаловках, согласовывал выступления в нашей газете. Выезжал на Дни литературы в республики и области, где общался с Василием Беловым, Петром Проскуриным, Александром Прохановым, Анатолием Ананьевым. Хорошие отношения поддерживал с Владимиром Крупиным, Станиславом Золотцевым, многими областными писателями. В том числе, с волгоградцем Борисом Екимовым, воронежцем Николаем Белянским, магаданцем Станиславом Олефиром.

Дни советской литературы в Красноярске. На верхней палубе – В. П. Астафьев. На нижней - В. Ю. Сухнев. 1987 г.

Бывал в гостях в Красноярске у Виктора Астафьева, в Риге у Николая Задорнова. С Николаем Павловичем нас много лет связывали добрые отношения – появляясь в Москве, он обязательно заезжал ко мне домой. Это большой писатель, не оцененный у нас, но книги которого до сих пор выходят миллионными тиражами в Японии и Китае. Я много писал о его творчестве, в том числе, сделал большое послесловие к последнему трехтомнику, который вышел в «Современнике» незадолго до смерти Николая Павловича.
Еще раз подчеркну: я был критиком, руководителем отдела писательской газеты, а потому и доставал творцов вопросами, порой не всегда ласкающими душу или требующими больше времени на ответ, чем писатель мог себе позволить. Отсюда и наши отношения: писатель пописывает, а критик почитывает. А потом выдает поносные рецензии и фельетоны. Мои пространные фельетоны в «Литературной газете» иногда оборачивались для писателей на местах руководящей поркой. Например, одного хорошего автора из Сибири после такого фельетона выкинули из членов редколлегии местного журнала, а его книги – из планов издательства. Пришлось объяснять тамошним начальникам, что фельетон Сухнева, хоть и в центральной газете, – не приговор суда и не постановление ЦК КПСС. Автора восстановили в порушенных правах, но он крепко обиделся. Не на меня – на местных руководителей. Я бросил после этого писать фельетоны. Автор же уехал – из области и страны. Горький осадок у меня в душе остался. Слово, действительно, иногда бьет не хуже выстрела в упор.
— В командировках вы, наверное, объездили всю страну. Какая запомнилась? Или, переформатирую вопрос: какая была самой продуктивной?
— Действительно, покатался… От Рижского взморья до острова Шикотан по параллели, и от Белого моря до Черного по меридиану. Был на Колыме, на Енисее, на «северах», на Кавказе и в Средней Азии. Самой памятной стала командировка на Сахалин и Курилы в 1990 году. После нее вышло три больших очерка в «Литературной России» под общим названием «Курильское ожерелье». Если коротко, эти публикации помогли снять вопрос о передаче Южных Курил японцам. Понятно, не только очерки сыграли свою роль, но они укрепили понимание в обществе, что Курилы – наша земля, и отдавать ее грешно, недостойно памяти тех, кто эти дальние земли для России открывал и осваивал. После выхода очерков позвонил Николай Павлович Задорнов, все творчество которого посвящено освоению Дальнего Востока… Он тогда уже прибаливал, но счел нужным сказать несколько теплых слов. Это было для меня главной похвалой.

Дни советской литературы в Магаданской области. На Магаданском телевидении. Крайний слева – В. Н. Крупин. Второй справа - В. Ю. Сухнев. 1986 г.

— Кого вы сами любите читать?
— Хороших писателей. Любимый – Гоголь. Могу говорить о нем долго и восторженно. Перечитываю, хоть и редко, Пушкина, Шолохова, Бунина, Булгакова, публицистику Достоевского. Хотя бы раз в пять лет возвращаюсь к Гашеку. Одиссея Швейка – это великая энциклопедия идиотизма. В ряду моих постоянных авторов – Борхес, Оэ, Ремарк. С годами предпочтения меняются. В юности зачитывался Джеком Лондоном и Марком Твеном. Современную североамериканскую литературу воспринимаю довольно критически. Бальзака и Мопассана прочитал во благовременье и остался равнодушным. Ну, не пошел француз! Из нынешних российских авторов читал некоторых, но оставлю развернутые впечатления за скобками. Литература качественная, однако широкого читателя не дождется – закуклена в себе. Это не колокол не башне вечевой… В лучшем случае – клаксон пожарной машины.

Дни советской литературы в Пензенской области. Справа В. Г. Распутин. Слева В. Ю. Сухнев. 1985 г.

— А какие книги российских или советских авторов были, возвращаясь к вашему определению, колоколами? Меня в свое время просто потряс роман Владимира Войновича «Москва-2042». Как вы относитесь к антиутопиям вообще и к Войновичу в частности?
— К антиутопиям отношусь хорошо. Настолько хорошо, что сам их пишу. Но сначала о Владимире Войновиче. Писатель с большим даром сатирика. Мне близок его стиль. Точка. Надо учесть, что впервые роман «Москва-2042» вышел в американском издательстве, и поэтому широко в СССР не ходил. А разговоров о нем было предостаточно. Мне больше запомнилась повесть Александра Кабакова «Невозвращенец», опубликованная почти в то же время, что и роман Войновича. И если Войнович из своего эмигрантского «далека» мог предвидеть только вырождение коммунистического режима, но никак не его падение, то Кабаков, активно работая в конце 80-х в советской журналистике, варясь в нашей действительности, смог увидеть именно крушение коммунистической модели государственного устройства. Увидел – и ужаснулся. Потому что в результате этого крушения в России началась война всех против всех – и не только в повести, но и в нашей действительности. Она проходила не в таких гипертрофированных формах, как в «Невозвращенце», но от этого обычному человеку легче не было.
Говоря о Войновиче и Кабакове, нельзя не вспомнить их предшественников. Почву современной российской антиутопии готовили произведения Замятина, Булгакова, Беляева, Платонова, Ефремова, наконец, Стругацких. Это классика, первый ряд. И сегодня антиутопия в нашей литературе – популярный жанр.
— Которому и вы отдали дань? Говорю о романе «Встретимся в раю». Слышала, с ним произошла какая-то странная история?
— Не так странная, как поучительная. Роман я писал в середине 80-х, закончил в 1989, сокращал для публикации в 1990-м. Он назывался тогда «В Москве полночь». Время действия – 2006 год. Начиная роман, я пытался посмотреть, что будет с нашей страной через двадцать лет. О содержании романа коротко и емко написал критик Андрей Василевский в рецензии журнала «Новый мир»: «Образ будущего, разумеется, мрачен: глобальное нарушение климата; атомные станции, качающие энергию на Запад, грозят неминуемыми катастрофами; страна, что называется, распродается иностранцам, регулярная армия распущена, но действует эффективная служба гражданской безопасности; в то же время в засекреченных центрах ученые делают сверхсложную космическую технику, а большевистско-казацкое (!) подполье для пополнения кассы торгует наркотиками… Да, и повсюду, как знаки беды, висят тарелки инопланетян».

В. Ю. Сухнев на интервью с В. В. Терешковой. 2003 г.

— Насколько помню, именно так в начале 2000-х все и было. Если не считать тарелок инопланетян. Остальное вы угадали поразительно точно. Но в чем поучительность истории с романом?
— В том, что не я распоряжался судьбой романа, а он – моей писательской судьбой. Хвост вертел собакой. Я носил роман в журналы. Читали и отказывали. В 1990-м еще трудно было поверить в действительность, которую я изобразил. Вдруг позвонил Валентин Петрович Лукьянин из Свердловска, главный редактор журнала «Урал», с которым мы были шапочно знакомы, когда я работал в литературной печати. Лукьянин, мол, был в Москве и ему показали мой роман. Валентин Петрович предложил опубликовать его в «Урале». Естественно, я тут же согласился. Нужно было только сократить текст, чтобы влез в полный номер, и переназвать, потому что в «Урале» только что прошла какая-то другая «Полночь». Остановились на названии «Встретимся в раю».
А потом позвонили из журнала «Октябрь» и обрадовали: «Даем твой роман. Уже анонс сделали». Я помчался в журнал. Ответственный секретарь с гордостью продемонстрировал заднюю обложку ближайшего номера с анонсами публикаций на год. Помню, упоминались мемуары Нонны Мордюковой и произведения каких-то мэтров. И мой роман – со старым названием.
— То есть, все сделали без вашего согласия? Я правильно понимаю? Разве такое возможно?
— Как видишь, возможно. Естественно, я спросил у ответственного секретаря, откуда взялся текст. «Принесли», — говорит! Попросил показать. Действительно, это был мой роман, вкривь и вкось скопированный на ксероксе. Тогда ксерокс только входил в редакционные будни, пользоваться им не умели, поэтому страницы пестрели черными полосами. «Допустим, — сказал я, — роман принесли доброжелатели. Но со мной-то можно было связаться, прежде чем давать анонс? Может, я не соглашусь?» Ответственный секретарь впал в ступор: ему показался невероятным отказ – малоизвестный писатель не хочет печататься в «Октябре», одном из флагманов литературы. И он предположил, что я уже либо продал роман тому же издательству, которое выпустило Войновича, либо отдал конкурентам из «Нового мира». Пришлось сказать, что роман взяли в «Урал». Я уже и набор вычитал. Ответсек повел меня к главному редактору «Октября». С Ананьевым я был хорошо знаком, и он, выслушав своего «начальника штаба», только отмахнулся: «Вячеслав, звони Лукьянину и отказывайся». «Не могу, Анатолий Андреевич, — сказал я, — потому что взял обязательство и не хочу его нарушать». В общем, после недолгой беседы, Ананьев с сожалением сказал: «Ты не понимаешь, от чего отказываешься. У нас – тираж! После публикации проснешься знаменитым». В общем, выпроводил и предложил крепко подумать. Думать долго я не стал, и даже Лукьянину не звонил. Мне хотелось бы проснуться знаменитым, понятное дело. Но еще мне хотелось бы проснуться просто порядочным человеком… Роман вышел в «Урале» – отдельным выпуском. В те годы таким же образом поступили еще в журнале «Дон» – полностью отдали номер под неизвестные переводы Агаты Кристи.

О поворотах и прогулках

— Вы упомянули рецензию в «Новом мире». А были ли еще отклики на роман?
— Были. В «Литературной газете», «Правде», «Дружбе народов» и даже в «Московских новостях», которые вообще-то редко писали о книгах. В газете «Завтра» вышло интервью почти на полосу. Потом роман трижды переиздавался и выходил с восстановленными сокращениями под новым названием «Скажи, что стена упадет». Сейчас он вывешен в Сети на многих литературных порталах.
— Работали ли вы еще в жанре антиутопии?
— Не совсем антиутопии. Но основные ее приемы использовал в романе «Поворот Днепра». Сначала небольшая теоретическая баллада. Просто не могу не сказать несколько общих слов об антиутопии. В этом жанре фантастика везет и фантастикой погоняет. Главное – не переборщить с вымыслом. А ведь есть авторы, которые изображают, скажем, будущее Земли, населенное монстрами-пришельцами, людьми-дебилами и проснувшимися от спячки динозаврами. Все друг за другом гоняются, и друг от друга убегают. Страшно, аж жуть. И одновременно забавно. Однако фантастика – инструмент исследования будущего. Исследования, а не запугивания читателя. Не понимаю, как можно на полном серьезе читать книги или смотреть фильмы про «человека-паука» или «чужих»!
Классики жанра работали в совершенно других координатах. Они не запугивали, а исследовали развитие сегодняшней тенденции во времени. И выходило, что страшную, а вернее, непривычную нам, действительность люди в антиутопиях воспринимают как норму. Иногда неудобную, иногда жестокую, но всегда – норму. Это и в романе Замятина «Мы», и в произведениях Стругацких, и у Брэдбери. Люди живут, по сути, в аду, но не воспринимают его как ад. Антиутопия – всегда предупреждение, основанное на экстраполяции в будущее или в прошлое сегодняшней действительности.
Вот теперь о «Повороте Днепра». Я взял фантастическую идею, которую в реальности высказали некоторые депутаты Государственной Думы, отличающиеся, я бы сказал, повышенной эмоциональностью. Речь идет о предложении построить плотину в верховьях Днепра, который течет почти пятьсот километров по российской территории. Тем самым понизится уровень воды в реке на Украине. А вода из нового водохранилища пойдет в Крым. Такое строительство обернется для Украины кошмаром – вылезет ил, загрязненный промышленными стоками, тяжелыми металлами и радионуклидами, окажется «на мели» все водное хозяйство, в том числе, судоходство и водозаборная сеть. Что будет, если появится подобный проект? Хотя бы на уровне обсуждения? Вот такая коллизия и стала основой романа. Это, конечно, не антиутопия, но основной посыл вполне фантастический.
— Роман вышел?
— Да, в 2016 году в издательстве «Спутник+». Кстати, это издательство в том же году выпустило еще два моих романа.
— Тоже с фантастикой?
— В некотором смысле, если считать фантастикой нашу действительность. Это романы, написанные в традиционном реалистическом ключе.
— Сейчас над чем работаете?
— В основном, над собой. Конечно, что-то пишу. Что – обсуждать рано. Поговорим, ЕБЖ.
— ???
— Ежели будем живы. Так любил говорить Толстой. Или не любил, но говорил. Или не Толстой. Во всяком случае, эту фразу ему приписывает народная молва.

В. Ю. Сухнев в Государственной Думе в перерыве парламентских слушаний. 2017 г.

— Последние годы вы работаете в журнале «Стратегия России». Что это за издание, и в чем ваша стратегия?
— Экспертный ежемесячник. Темы – политика, экономика, международные отношения, образование, здравоохранение… Проще сказать, о чем мы не пишем: о футболе и шоу-бизнесе. Главный редактор – Вячеслав Алексеевич Никонов, выдающийся историк, публицист, политик, председатель правления фонда «Русский мир». Второй созыв возглавляет Комитет Государственной Думы по образованию и науке. Я служу в журнале ведущим редактором с 2004 года. Мои обязанности – связи с авторами, редактирование статей, организация выпуска и прочее.
А лично моя стратегия – стараться жить в ладу с совестью. Тогда остается много свободного времени, потому что не приходится тратить его на угрызения, сомнения, затирание следов и придумывание «отмазок» неблаговидных поступков. Свободное время я отдаю семье и хобби, о котором мы так продуктивно поговорили.
— Последний вопрос, который просто не могу не задать… Ведь такое постоянное напряжение сказывается на здоровье?
— Конечно, сказывается. Но я недаром упоминал о хомуте. Лошадь, привыкшая к поклаже, долго тянет… Вообще, у редактора и писателя два главных рабочих органа – голова и попа. Если ни та, ни другая не болит, работать можно. Нужно больше гулять. Не загуливать, а именно гулять. Дышать воздухом, как говорится. Иногда в таких прогулках и рождаются сюжеты, образы, диалоги, которые потом укладываются в книги. Ничего не поделаешь: любое творчество – добровольное сумасшествие. Оно никогда не отпускает…

В публикации использованы фотографии из домашнего архива журналиста и писателя Вячеслава Сухнева.

Поделиться ссылкой: