Что-то задержало мой взгляд. Книга «Адвокат» лежала среди многих других детективов. Я собиралась пройти мимо рыночного прилавка с книгами в городе Буденновске. Что-то остановило. Имя Андрея КОНСТАНТИНОВА ни о чем мне тогда, в 96-м, не говорило. Тем не менее, пролистав страницы, я почувствовала, что это мое, что я буду это читать. Сквозь строки виделось неподдельное переживание автора за судьбу страны, за то, что в ней происходит. Спустя несколько лет мне посчастливилось под сводами своего «альма матер» — Волгоградского госуниверситета – попасть на лекции Андрея Дмитриевича по журналистским расследованиям. Ну как я могла, приехав теперь в город на Неве, не встретиться с мастером пера и создателем единственного в стране Агентства журналистских расследований? Темы, затронутые мною в разговоре, касались как личных взглядов Андрея Константинова на политическую обстановку в России, так и его профессиональной деятельности.

Путин? Виртуальный!

— Андрей Дмитриевич, не кажется ли Вам, что сегодняшняя политическая верхушка так же отстранена от народа, как и при президенте Ельцине, когда царила «семья»? Может быть, и сегодня нужно говорить о клановости, скрывающейся за правительственными кабинетами?
— Вряд ли я имею право выступать как специалист в этом вопросе. Ведь свои личные замечания могу высказать только относительно того образа, которым представляется президент. Я не знаком ни с Борисом Ельциным, ни с Владимиром Путиным. Поэтому сужу о них по той картинке, которую дают нам СМИ. Я думаю, что она искаженная. Но достаточной полнотой информации, которая позволила бы мне делать соответствующие действительности выводы, я не владею. А то, о чем Вы спрашиваете, это такой серьезный бэкграунд, некое такое серьезное закулисье, куда нужно быть вхожим, чтобы реально понимать, кто играет какие роли. Поэтому строить из себя политолога и человека более осведомленного, чем я есть на самом деле, я не буду. Это не моя сфера изучения. Если касаемо уголовных тенденций, происходящих в Санкт-Петербурге, — пожалуйста! Я здесь немножко разбираюсь. А в большой кремлевской политике, как говорят, — на уровне пользователя.
— Но ведь грядут следующие выборы. И Вы будете решать, кому отдать свой голос.
— Вряд ли. К выборам на протяжении долгих лет я отношусь достаточно равнодушно. Лишь потому, что не хочу быть жертвой избирательных компаний. Я, как журналист, слишком хорошо знаю то, что мне преподносят.
И зачастую образ кандидата сильно отличается от того лица, которое есть у человека на самом деле. Программы конечно при «продаже» кандидатов все хорошие. Никто ж не скажет: «Я приду к власти и сделаю всем плохо!», да? Так что, поскольку я лично не знаком с человеком, я и не могу о нем достоверно судить и доверять. 
— А в принципе, кто был бы Вам ближе – президент-менеджер либо президент-харизматик?
— Знаете, любой мой ответ сейчас может стать частью избирательной компании. Если мы вспомним последние президентские выборы, то все очень просто – а не за кого было голосовать, кроме как за Путина. Все его конкуренты были гораздо слабее. И как менеджеры, и как харизматики.
— Так может такая ситуация была пролоббирована теми, кто стоит за Владимиром Владимировичем?
— Может быть. А может быть, и нет. Я не готов что-либо утверждать. Россия богата людьми. И наверняка в ней есть те, которые смогли бы меня увлечь. Но, исключая Путина, потому что он вроде бы как говорит о том, что не пойдет на третий срок, я пока таких людей не вижу. Я не вижу в нашей стране политика, про которого я бы четко понимал, что хочу видеть его руководителем страны. Поэтому президентские выборы мне не интересны. Что касается «преемственности – не преемственности», в России об этом все больше разговоры говорят. У нас немножко другая природа власти. У нас форма стала европейская, а суть во многом осталась древнерусская какая-то. А мне играть в игру в красивые слова не очень хочется. Тот президент, какой у нас сейчас есть, во многом мне симпатичен. Но во многом он мне не понятен. Логику его каких-то решений я порой не понимаю и не могу себе объяснить. И происходит это, наверное, потому, что многих вещей я просто не знаю. И его, по большому счету, не знаю. Я могу себе рисовать образ виртуального Путина. Но он – скорее предмет художественного исследования или художественного творчества, а не тот, что есть на самом деле. Вот и все.

Москва? Воровская!

— Вы позиционировали Петербург как бандитский…
— Я ничего не позиционировал.
— Тем не менее, вскрыли один из самых сложнейших пластов жизнедеятельности города.
— Понимаете, какая штука? Есть люди – специалисты в каких-то отраслях. Человек, который хорошо разбирается в музеях, будучи увлеченным своей работой, может написать «Петербург музейный». И ему будут говорить: «Вы позиционируете Петербург как музейный!». А он тоже не видит в городе музеи и только. Я писал о неком отдельном секторе и не утверждал, что этот сектор главный. Просто так вышло, что он оказался востребованным определенным временем. И может быть те специалисты, которые должны были бы написать «Петербург балетный», «Петербург культурный», «Петербург музейный», почему-то не сделали свою работу, которую им положено делать, в два раза ярче моей. Только лишь. А, кроме того, моя
документальная проза называется «Бандитский Петербург» как противопоставление нашей столице. Москва – она воровская. Там другая традиция организованной преступности. Там больше «воров в законе».
Приписывать же мне изобретение терминологии Петербурга как криминального города стали политтехнологи, развивающие эту тему на фоне губернаторских выборов, когда боролись против Яковлева. Сейчас политическая необходимость в этом исчезла. И эту тему забыли. Так что я просто по-журналистски, как мог, честно и в меру своего таланта и сил делал свою работу. И не моя вина, что другие, кто должен был другие сектора «закрывать», сделали это, может быть, хуже.
— При такой не всегда удобной для местных властей работе, наверное, возникали сложности во взаимопонимании с «отцами» города? Случается ли непонимание Вашей деятельности со стороны чиновников в сегодняшние дни?
— Любая журналистика – это всегда некое преодоление сопротивления среды. Определение журналистского расследования, которое дал в свое время Роберт Грин, американский журналист, заместитель директора и распорядителя газеты «Newsday», звучит так: «Журналистское расследование – это материал, основанный на инициативе журналиста, на важную тему, которую отдельные лица или организации хотели бы скрыть». Вот в «хотели бы скрыть» заложен момент сопротивления среды. Не нужно драматизировать это обстоятельство или демонизировать его. Сопротивление среды было, есть и будет. В том числе и в так называемых цивилизованных странах.
— Вы хотите сказать, что в своей деятельности готовы преодолеть любые ситуации?
— Почему? Бывают расследования, которые довести до конца не получается. Как и в любой сфере человеческой деятельности, что-то получается, а что-то нет. Мы просто откладываем такие дела на какое-то время. Потом снова пытаемся над ними работать. А сказать, что вообще работать невозможно, ну это неправильно. Одно из самых замечательных исторических расследований в двадцатом веке было сделано в Советском Союзе, где все было против этого человека. Я – об Александре Исаевиче Солженицыне и его «Архипелаге ГУЛАГ». Ведь у нас часто забывают, при каких обстоятельствах было написано это произведение. Оно не в Америке было написано, а в СССР, где и система, и аппарат подавления были направлены против автора. Он начихал на это и показал нам, что нет ничего невозможного. Или возьмем, к примеру, дореволюционный опыт Короленко или Дорошевича. Как же им приходилось несладко при существующих режимах! Не было Закона о печати. Евросоюза не было. Мобильной связи не было. Но все у них получалось. Так что я бы разделил общество на две категории: одни объясняют, почему им сложно сделать свою работу и приводят триста сорок три причины, а другие делают невзирая, несмотря и не крича «посмотрите внимательно, какие мы герои».

Эверест? Не навсегда!

— На счету Вашего агентства – громкие расследования об убийстве и Старовойтовой, и Гонгадзе. А раскрытием каких дел занимаетесь сейчас? Они связаны с известными именами?
— Самое «громкое» последнее дело — это дело о банде скинхедов, которые убивали иностранцев. Громче было некуда! Только все быстро очень забыли, что банду обнаружили и вычислили именно в АЖУРе! И с нас начались расследования по этому поводу, а не с правоохранительных органов, которые потом бодро рапортовали, что они по-раскрывали все совершенные скинхедами убийства. Резонанс у дела был огромный.
По-журналистски этот труд достаточно высоко оценен. Евгений Вышенков, мой заместитель, в Союзе журналистов России получил в феврале премию «За мужество и профессионализм». Но каждый день таких сенсационных раскрытий преступлений быть не может! Не получится же стоять все время на вершине какого-нибудь Эвереста! Кстати, Первый канал сделал шикарный документальный фильм про это расследование.
— На Ваш взгляд, придет ли то светлое время, когда каждый будет просто хорошо делать свою работу, исчезнет криминал и расследования уже не понадобятся?
— Сомневаюсь. Потому что опыт таких развитых стран, как Германия, Австрия, Швеция, показывает, что журналистские расследования проводятся, они востребованы и актуальны. Просто в разных странах разные ситуации являются резонансными. Скажем, в Швеции премьер-министр в свое время ушла в отставку из-за того, что служебной кредитной карточкой заплатила за шоколадку «Тоблерон». Журналисты развернули дикое расследование по этому поводу. Если бы у нас результатом расследования стало выяснение того факта, что премьер-министр Фрадков расплатился служебными средствами со своей карточки за коробку шоколадных конфет, все совершенно справедливо удивились бы: «Ну и что?».
— Дело в менталитете?
— Не только. В традициях. В уровне развития общества. В чем угодно. У нас президент может такие шутки отпустить в стиле русского «черного» юмора, и мы воспринимаем его нормально! А на Западе подобные слова, может быть, привели бы к каким-то непоправимым последствиям для дальнейшей судьбы политического деятеля такого уровня. Мы очень разные: Запад и Россия. Однако, расследования, думаю, останутся востребованы в двадцать первом веке и там, и здесь.

В интервью использовано фото из архива А. Константинова.

Поделиться ссылкой: